И хваленую вашу свободу сами хавайте. Знаем мы эту вашу свободу — только разврат сплошной и гей-парады под окнами. А у нас, между прочим, дети, которые и без ваших свобод клей нюхают и в двенадцать лет рожают. Мы уж лучше деньгами возьмем, если вы такие заботливые. Впрочем, слово «свобода» употребляется иногда. И даже часто. И с самых высоких амвонов. И в форме афоризмов, плотных и убедительных, как кирпич. Вот что, скажите, по емкости и глубине, которую аршином общим не измерить, можно сравнить с формулой «свобода лучше, чем несвобода»? Ничего нельзя сравнить.
Ну разве что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно» или в крайнем случае «экономика должна быть экономной». Ну, еще смутно вспоминается тоже неплохой афоризм, выданный напоследок эфемернейшим генсеком Черненко и в виде несуразно гигантского плаката недолго — в силу упомянутой эфемерности — провисевший над бесчувственной, уже ничего не воспринимавшей столицей. На плакате значилось: «На работе работать. Лучше не скажешь!» И подпись. А что, скажете, скажешь лучше? Вот и не надо ерничать и хихикать. Без вас тошно.
Так же и со свободой. Как, впрочем, и с работой на работе. Как и с экономностью экономики. Как и со многими другими вещами и явлениями, замененными сакральными мнимостями и совокупно описываемыми старым анекдотом: «Дорогая! Я сегодня был у врача, и знаешь, что он мне сказал? То, что мы с тобой много лет считали оргазмом, это, оказывается, астма». Так почему все-таки свобода как фундаментальная ценность ни в какие времена не прививалась в нашем отечестве? Я думаю, дело в том, что ее никогда не ценили, как не ценят все то, что не заработано своим трудом. Идея разделения социальных функций, как и идея разделения властей, плохо прививается на наших просторах, ибо традиция совсем иная.
Сажали и выпускали, осуждали и реабилитировали, исключали и принимали, закапывали и откапывали всегда одни и те же. «Да, партия допустила ряд ошибок, но она же их и исправила – какие претензии?» В хрущевскую оттепель расстрелянных партийцев снова записывали в свою партию. В разгар перестройки убитых в сталинские годы литераторов стали посмертно принимать в Союз советских писателей, нисколько не сомневаясь в том, что оказывают их памяти великую честь и восстанавливают высшую справедливость перед историей и литературой. Власть всегда работала поочередно двумя руками. Одна — твердая, другая — помягче. Есть в обществе любители твердой руки, а есть поклонники руки мягкой, и их называют иногда либералами.
Одна рука карает, отнимает, грозит пальцем, стреляет и закапывает. Другая — выкапывает, реабилитирует, гладит по голове, утирает слезы и сопли и «дает свободу». Свободу здесь не берут, ее дают, вот в чем дело. Вот и теперь нервная наша интеллигенция все гадает: будет оттепель, не будет… Может, даст нам что-нибудь новый президент, которого, к слову сказать, нам тоже дали? А какая вам разница, господа, что вам даст или не даст новое начальство? Зачем вам нужно то, что вы не умеете брать сами? Зачем вам то, что сегодня вам дадут, а завтра отнимут? Одно расстройство: свобода как придет нагая, так неодетая и уйдет. Вот, вспомните лучше: «Особенно мучителен был следующий фокус: Федюшка привязывал на ниточку кусочек мяса и давал его Каштанке, потом же, когда она проглатывала, он с громким смехом вытаскивал его обратно из ее желудка.
И чем ярче были воспоминания, тем громче и тоскливее скулила Каштанка». Оно вам надо? Власть во все времена распределяла блага по своему усмотрению. Это касалось и свободы. В семидесятые-восьмидесятые годы свободой творчества ведала неутомимая «контора», которая, как казалось тогда, ведала всем. Ну, вроде как сейчас. Нет, они — надо отдать им должное — не только следили, сажали, допрашивали и обыскивали. Они еще и «давали». Известно, что питерские чекисты, славящиеся своим «неформальным» подходом к работе с творческой молодежью, своими собственными руками создали знаменитый Рок-клуб — как бы островок как бы свободы. Не потому ли, что и эта тщательно дозируемая, выданная по карточкам свобода была ничем не оплачена, от нее так легко стали отказываться многие из бывших пламенных знамен «поколения дворников и сторожей»? Не потому ли они так легко поменяли воспоминания о своих бунтарских котельных на синицу в руке и на золотые клетки, радостно согласившись служить придворными попугаями?
Как это нет свободы, говорят многие, приученные понимать свободу как всего лишь расконвоированность, как временное нахождение физического тела по наружную сторону колючей проволоки. Как им объяснить, что свобода несовместима с покорной готовностью от нее отказаться. Как объяснить, что свобода несовместима с признанием права кого-то на полдня перекрывать тебе дорогу, потому что этот кто-то спешит в Госдуму, чтобы заняться архиважным делом: продлить на неопределенное время свое право перекрывать тебе дорогу. Как объяснить, что свобода — это внутренняя потребность и результат очень серьезной внутренней работы, а не выданный в домоуправлении талон на право читать, писать, говорить, петь, танцевать и выражать свое недовольство положением вещей в формах, согласованных с руководством.
Автор Лев Рубинштейн
