Заседание комитета прошло на волне скандала вокруг убийства (или неубийства – тут ясность до сих пор не наступила) главного кадыровского оппонента Сулима Ямадаева из позолоченного (да-да, знай наших!) пистолета в Дубае. И уже прозвучало сенсационное заявление дубайской полиции, что заказчик — никто иной, как депутат Государственной Думы и правая рука Кадырова, Адам Делимханов, и золотая игрушка, из которой Ямадаева убили – или все-таки ранили? – в общем, та, из которой стреляли, принадлежит непосредственно ему. Комментируя нежелание НАКа удовлетворить запрос президента Чечни о немедленном завершении КТО, многие эксперты и журналисты предположили, что в Москве обеспокоились выходящей из-под контроля ситуацией, напряглись от очередного, крайне чувствительного удара по имиджу. Кремль, наконец, осознал, что у Кадырова и так слишком много независимости, и отказался укреплять эту независимость еще больше. Но буквально через пару недель Кадыров все же добился своего. Из республики выводят 20 тысяч бойцов внутренних войск МВД. И – что не менее важно – грозненский аэропорт сможет теперь принимать международные рейсы, и в нем будет открыт таможенный пост. Днем 16 апреля по центру Грозного носились машины с российскими и чеченскими флагами. На главной улице города — проспекте Победы, то есть, пардон, теперь уже проспекте Путина, — с роскошно отстроенными домами и яркими витринами организовали народные гуляния, устроили праздничный концерт. В вечерних новостях на чеченском телевидении показывали, как президент сиял улыбкой, а стоявший рядом с ним Адам Делимханов говорил в камеру, что долгожданной отменой КТО народ обязан Рамзану, равно как и всеми остальными благами, а команда Рамзана всегда будет стоять за ним и исполнять все его приказы. Тут перед мысленным взором начинает навязчиво маячить не золотой уже, а платиновый пистолет – версия новая, улучшенная. Именно таким оружием, наверное, уместно отпугивать Интерпол, нагло объявивший уважаемого господина Делимханова в розыск… Выстрелы, кстати, вскорости прогремели, — правда, не в Грозном, а в горах Шатойского района, возле села Дай, и не из платиновых пистолетов, а из самых обычных автоматов. Около 11 вечера силовики вступили в перестрелку с группой боевиков. Последние, видимо, не знали, что контртеррористическая операция уже закончена. Или чего-то недопоняли. А может, сознательно хотели испортить народу праздник. Но праздник шел своим чередом. И на вечер 17 апреля в качестве заключительного аккорда народонаселению обещали салют. Утром я сидела в грозненской приемной Правозащитного Центра «Мемориал», забивая в компьютер интервью с семьями предположительно скрывающихся в горах боевиков, у которых силовые структуры сожгли дома. То есть сначала их любезно предупреждали – приводите своих родственников из леса, иначе будут проблемы. Серьезные проблемы будут. Вы их воспитали, значит, за них отвечаете. И если они не вернутся – расплачиваться вам. Родители «лесных братьев» отчаянно пытались объяснить, что «ушедшие» связи с ними не поддерживают. Где их искать, как? Но такие аргументы сотрудниками правоохранительных органов отметались на корню, тем более, сам президент летом сказал по телевизору, что «нет ни одной семьи, у которой нет связи с родственниками в лесу», и «те семьи, у которых родственники в лесу, являются соучастниками преступлении, они террористы, экстремисты, ваххабиты и шайтаны». Президенту, как известно, виднее. И к некоторым семьям начали применять активные меры – ночью приезжали силовики, выгоняли всех на улицу, обливали дом специально привезенным в канистрах бензином, ждали, пока пламя хорошенько разгорится, и спокойно уезжали. А в редких случаях, когда погорельцы имели наглость кому-то пожаловаться, быстро разъясняли, что от этого будут дополнительные неприятности, и заслуженное наказание нужно принимать молча. Я печатала историю пожилой женщины, которая уже после того, как сожгли ее дом, решила-таки попытаться найти и вернуть своего сына, как от нее и требовали. В милиции ей рассказали, где примерно, по их сведениям, ее сын может находиться. Дело было в сентябре прошлого года. Прихватив какую-то одежду – ну, не в грязном же камуфляже парня домой тащить – и немного еды, она пошла было в лес. Далеко не ушла… Ее перехватили силовики, закинули в машину и увезли в родовое село Кадырова, Центорой. Там в большом доме, где они сами размещались, молодые ребята в форме несколько часов пытали током женщину, которая годится им в матери. А еще били дубинками по ногам: «Что, к сыну, значит, в лес пошла! Теперь долго ходить не будешь!» Провода приставляли то к спине, то к голове, крутили ручку адской машинки… Если током били в голову, женщина теряла сознание. Ее обливали водой, приводили в себя и продолжали в том же духе. Ей даже не задавали никаких вопросов. И пытали то ли просто из удовольствия, то ли чтоб не потерять навыки, то ли в наказание за сына. Наконец, женщина провалилась в глубокий обморок и очень долго не приходила в сознание. Кто-то из ребят помоложе, видимо, подумал, что она умерла. Потому что, открыв глаза, женщина услышала, как самый старший из бойцов поучает младших: «Я же вам говорил – женщины, они выносливые, живучие. Видите, все-таки жива!» Ее оттащили в подвал. Там на полу валялся окровавленный мальчишка, буквально лет 14-15, не больше. Скованными в наручники руками он пытался закрывать лицо. Хотя мог бы этого не делать – оно все равно было разбито в неопознаваемое месиво. Мальчик старался не стонать и только иногда просил охранника хоть чуть-чуть ослабить наручники. Тот не реагировал. Женщине было жалко мальчика. А еще очень страшно. И стыдно за то, что она способна испытывать такой животный страх. Утром к дому подъехали два сотрудника милиции из соседнего района и забрали ее с собой. Что стало с мальчиком, женщина не знает. Саму ее поместили в изолятор временного содержания, оформили по всем правилам. Даже в больницу отвезли, оценив тяжесть состояния, – и заранее предупредили, чтоб сказала, что с лестницы упала. С высокой и крутой лестницы. Она все сказала, как требовали. А под новый год ее благополучно осудили за пособничество незаконному вооруженному формированию – мол, по просьбе сына понесла боевикам продукты и одежду, на чем и была поймана бдительными правоохранительными органами – и приговорили к одному году условно. Вообще, она довольна, что легко отделалась, и считает – сама во всем виновата, это же такая глупость была – идти в лес сына искать! Я стучала по клавишам, и настроение было препаршивое. Ну, отменили КТО – то есть, по сути, сообщили, что вторая чеченская война, проходившая с осени 1999 года как контртеррористическая операция, закончена официально и бесповоротно. Но мне-то какое дело, есть КТО или нет КТО, когда работа все та же – записывать жуткие истории, глядеть в глаза людям, которые рассказывают, как их истязали им подобные, задавать дополнительные вопросы, выспрашивать подробности. Рядом работали коллеги. Составляли запросы в прокуратуру. Помогали писать заявления. Разговаривали с клиентами. Грузная женщина лет шестидесяти выворачивала на стол содержимое потрепанной сумки: «Поглядите, вот почетная грамота, которую мой Аслан получил еще в первом классе. А это его наградной лист за седьмой класс. А это школьный аттестат, глядите – одна пятерки! Он золотой, золотой мальчик! А они его забрали в 2003-м, и он исчез. Вы можете эти грамоты скопировать и приложить к делу в Европейский Суд? И его фотографию тоже. Вот – пусть судьи посмотрят, какой чудный мальчик. Он только школу закончил, когда его увели!» Этой женщине, который год таскающей с собой трогательные, уже порядочно замусоленные доказательства школьных успехов и примерного поведения сына, показывающей эти грамоты каждому, кто готов смотреть, совсем неважно, закончилась ли КТО… И вот тот сидящий на краешке стула небритый замученный мужик, у которого дом разрушили в войну, и он мыкается с семьей без жилья, а квартира, в этом году с большой помпой выделенная властями, на деле оказалась занятой другими людьми, – ему, похоже, тоже не до праздника. Около полудня неожиданно появилась съемочная группа питерского телевидения. Корреспондент направился к моей хорошей подруге, перебирающей за соседним столом кипу бумаг: «Вы меня помните? Я в прошлом году брал у вас интервью. А сейчас нас прислали делать сюжет про отмену КТО. Вы нам прокомментируете? Многие говорят, это очень хорошее, позитивное решение…» Телефоны уже сутки буквально разрываются от звонков журналистов. И тут в комнату вошел Алауди Садыков, как всегда застенчиво, по-детски улыбаясь. В 2000-м году Алауди забрали командированные в Чечню сотрудники российской милиции, держали около полугода, чудовищно пытали, отрезали левое ухо… В «Мемориал» Алауди уже семь лет заходит практически каждый день – снова и снова рассказывая свою историю, интересуясь, нет ли по его делу новостей из прокуратуры, и скоро ли будет решение Европейского суда. Мы с подругой переглянулись. «Знаете», – сказала она корреспонденту, – «вы чем меня спрашивать, лучше бы вон с ним побеседовали». Оператор пристроил камеру на штатив, и на вопрос, что он думает об отмене КТО, Алауди пожимает плечами и пускается в долгий рассказ о том, как именно пытали его, и как пытали его товарищей по несчастью. Для пущей наглядности откидывает прядь волос, демонстрируя то место, где раньше было ухо. Телевизионщики уже заканчивают с Алауди, когда в дверях появляется еще одна старая знакомая, Марина Чаклаева. Ее четырнадцатилетнего сына похитили в Шали лет восемь назад. Мальчик исчез. Оператор наводит камеру на Марину. «А вы не могли бы нам рассказать, что вы думаете о решении об отмене КТО?» Маленькая, аккуратно одетая женщина поправляет платок, разводит руками: «Это политическое решение. Какое мне до него дело. Что я могу о нем сказать? Что для меня закончилось? Что изменилось? Для меня война закончится, когда я узнаю, что с сыном…» Post Scriptum: Рейсы из Грозного подвергаются по прибытии в Москву повторному досмотру. То есть, высадившись в московском аэропорту Внуково, пассажиры должны снова, как и перед посадкой в самолет, просветить багаж, пройти через рамку металлоискателя и отдать паспорт для проверки по компьютеру. Эта мера, к слову, воспринимаемая чеченцами как крайне унизительная, раньше объяснялась повышенной террористической угрозой. Но с окончанием КТО повторный досмотр теоретически уже неуместен. 18 апреля, прилетев во Внуково, я резво бегу на выход с сумкой через плечо. Дорогу преграждает сотрудник правоохранительных органов: «Девушка, куда так торопимся? А просветка, а паспорт?» – «Какой паспорт? Какая просветка? Контртеррористическую операцию закончили. Если вы не в курсе, об этом два дня назад объявили по телевизору!» Сотрудник усмехается: «Это в телевизоре операция закончена. Давайте-давайте!» – и подталкивает к рамке.
Автор: Татьяна Локшина, исследователь Хьюман Райтс Вотч
