Лев Шлосберг. День холопа — 2

«Остервенение неописанное…»

В XV веке, большую часть которого Москва была не только де факто, но и де юре неотъемлемой частью Золотой Орды, наиболее значительные возможности для объединения исторических русских земель на основе исконно русской европейской культуры были, как уже упоминалось в первой части статьи, у Литвы, можно сказать, у Литовской Руси, до которой Орда не смогла дотянуться. В частности, Литва (в отличие от Новгорода) не платила Орде даже дань, а сильные и многочисленные генеалогические корни в княжеских родах разных государств давали Литве, языком государственного делопроизводства которой был русский, шанс стать главным династийным гнездом русской Европы.

Многие сторонники литовских великих князей недвусмысленно воспринимали европейскую Литву именно как альтернативу ордынской Москве. Они не были удовлетворены результатом, достигнутым, в том числе с их участием, в Куликовской битве (1380 г.), так как расстановка сил в Москве после битвы показала: это было сражение фактически внутри Золотой Орды, оно не поколебало ее могущества на внешних границах, но привело к иной расстановке проордынских политических групп в самой Москве.

Говоря современным политическим языком, собирание земель вокруг Москвы было проордынским процессом, собирание земель вокруг Литвы — проевропейским.

Орда продолжала оставаться главной цивилизационной угрозой Европе. В 1399 году в сражении на берегах Ворсклы под стяги великого князя литовского Витовта встали, в частности, герои Куликовской битвы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи (первый был псковским князем), князь Боброк-Волынский, также бывший выходцем из Литвы. Но победу на Ворскле одержали поддержанные Москвой полчища хана Едигея, который хотя и не смог продвинуться дальше на Запад, но нанес военной мощи Литвы очень сильный урон, выбив целое поколение защитников европейского государства.

После Витовта сопоставимой по масштабу личности фигуры, способной сплотить элиты Литвы и Руси, уже не было. И было потеряно время.

Эти события носили роковой для Пскова и Новгорода характер, так как, перестав быть полноценной альтернативой Москве, Литва уже не могла в полной мере оказать своим независимым восточным соседям достаточную военную и политическую поддержку.

На этом фоне последняя возможность альтернативного собирания русских земель на европейской политической платформе оставалась у Новгорода, на что Москва отреагировала немедленно. Новгород стал большим врагом Московии, чем ушедшая в относительную политическую тень Литва.

Чтобы понять корневую силу новгородских притязаний на «собирание Руси» и московский страх перед Новгородом, достаточно напомнить, что именно в Новгороде княжил в IX веке Рюрик — проживший достаточно долго старейший из трех братьев варяжский князь (в отличие от княживших только по два года мифических, по мнению некоторых исследователей, Синеуса в Белоозере и Трувора в Изборске), ставший родоначальником шестивековой русской княжеской династии [ 1 ], правившей практически до конца XVI века [ 2 ].

На самостоятельность Новгородской республики настойчиво покушались Иван Калита, Семён Гордый и другие московские князья, занимавшие великокняжеский стол. Москва постоянно предпринимала попытки вооруженного захвата новгородских земель, как, например, в 1397 году — Двинской земли. В 1398 году, на следующий год, Новгород вернул себе эти земли.

В 1456 году антиновгородский поход совершил московский князь Василий Тёмный. Поход показал боевую силу Москвы, но еще не привел к падению Новгородской Республики.

В 1470 новгородцы, где была по-прежнему очень сильна «литовская партия», пригласили на княжение из Литвы князя Михаила Олельковича, новгородское правительство начало переговоры о союзе с литовским великим князем Казимиром IV.

Это вызвало немедленную реакцию Москвы.

Поработил Новгород сын Василия Тёмного Иван Васильевич Третий, главными чертами которого летописцы называли трусость, жестокость и хитрость. В 1471 году он совершил свой первый поход на Новгород, приказав своему войску «убивать без разбора старых и малых».

Н. М. Карамзин писал, что «московитяне изъявляли остервенение неописанное…».

Вместе с Иваном Третьим к стенам русского Новгорода шла татарская конница.

Разбив у Коростыня встреченный новгородский передовой отряд, москвичи отрезали захваченным в плен новгородцам носы и губы, и отпускали в Новгород изувеченных — для устрашения всего города. Эти изуверства были типичной ордынской «школой», быстро узнаваемым страшным «татарским почерком».

Решающее сражение в ходе московско-новгородской войны состоялось на реке Шелонь в 1471 г. Битва произошла утром 14 июля на левом берегу Шелони (между устьем Шелони и г. Сольцы, по некоторым предположениям, около дер. Скирино), после неожиданной для новгородцев встречи московских войск во главе с князем Д. Д. Холмским и новгородской рати. В Шелонской битве у князя Холмского было, по некоторым летописным данным, около 5 тыс. человек, у новгородцев — более 20 тысяч.

Московские летописи утверждают, что плохо организованные новгородцы бежали в беспорядке, но Карамзин принял версию новгородского летописца, по словам которого «соотечественники его бились мужественно и принудили москвитян отступить, но татарская конница, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело».

Шелонская битва продолжалась около двух часов и закончилась победой войск Москвы. В битве и во время преследования было убито более 12 тыс. новгородцев, около 2 тыс. взято в плен.

По словам историка Николая Костомарова, «Новгородская земля была так разорена и обезлюдела, как еще не бывало никогда во время прошлых войн с великими князьями».

Но и Шелонская битва на сокрушила Новгород окончательно, был только подписан новый, очень выгодный для Москвы, договор, ставший предвестником скорого конца.

В 1477 году некие новгородские послы, которых потом подозревали в том, что их действия были прямо инспирированы Москвой, подали Ивану III челобитную с жалобой на новгородские порядки. В этой челобитной московский великий князь именовался не как обычно до того, «господином», но «государем». Послов-провокаторов в Новгороде казнили, что дало Ивану повод снова пойти на Новгород войной.

Войско Ивана III вновь было московско-татарским. В конце ноября 1477 года Новгород был взят в полную осаду, на всей окружающей его территории был развернут настоящий террор. Факт проживания на территории Новгородской Республики был достаточным основанием для убийства любого человека.

В январе 1478 года измученный голодом и болезнями город принял ультиматум Ивана III: «Вечевому колоколу в Новгороде не быть!». Показательно, что приводимых к присяге новгородцев принуждали не просто клясться в верности московскому великому князю, но и требовали обещать доносить на своих же новгородцев, в том числе на родственников, если услышат от них что «недоброе» про московского князя — это было прямое развращение нравов свободного города, законом в котором объявлялось доносительство.

Возмущение еще не оправившегося от военного поражения и унижения города вылилось в подготовку к антимосковскому восстанию (к этому моменту, что характерно, были восстановлены связи с духовно и кровно родственной Литвой), но доносчики сделали свое дело, Иван III узнал про замыслы новгородцев до начала восстания.

Осенью 1478 года он привел к полуживому Новгороду московское войско. Город методично обстреливали из пушек.

Новгород сдался.

Иван III приказал схватить 50 руководителей восстания и пытать. Под пытками были названы еще 100 имён. Всех их зверски пытали и зверски казнили.

Более тысячи семей, основа новгородского вечевого строя, были в один день вышвырнуты из города зимой, в мороз, несколько дней спустя выслали еще семь тысяч семей. Людям не давали даже собраться, и многие ссыльные, не дойдя до места своего нового «жительства», умирали дорогой. Места выселенных из города занимали присланные по великокняжескому указу московиты.

Возвращаясь в 1478 году из «новгородского похода», московско-татарское войско Ивана III тащило с собой из разоренного города 300 подвод с награбленной добычей и представляло собой по существу классическое оккупационное войско.

Десятью годами спустя покоренный, казалось, город снова начал готовить восстание против московского рабства. Но снова случилось предательство, снова аресты, пытки, казни. Семь тысяч семей были выселено из Новгорода, а год спустя — еще тысяча.

Покорив Новгород, Иван Третий принял на себя титул «государя всея Руси». Это был знак того, что конкурентов в борьбе за «шапку Мономаха» больше у него не осталось.

Часть псковичей предполагала, что утрата государственной независимости не особо любимым Новгородом, часто ходившем на Псков войной, приведет к улучшению положения не столь амбициозного Пскова, не претендовавшего на роль объединительного центра русских земель, и в связи с этим испытывала надежды на некие «особые отношения» с Москвой.

Но более проницательные псковичи увидели более чем наглядный пример надвигающейся катастрофы.

«Много раз немцы приходили к Пскову, но такой беды и напасти не бывало»

Москва начала покушаться на псковские земли практически одновременно с порабощением Новгорода. В 1478-79 гг. в состав Московского государства были явочным порядком включены Великие Луки и Ржева Пустая. Показательно, что новые территориальные «приобретения» Москвы не признавал не только Псков, но и Литва. С потерями соседнего государства Литва была вынуждена смириться только как с одним из условий «мирного и брачного договора» 1494 года между Москвой и Вильно. Этот договор нейтрализовал Литву, которая в позднейших псковских событиях осталась фактически наблюдателем.

Решив проблему с активностью Литвы, Москва тут же пошла дальше, уже в 1498 году передвинув межевые столбы от Великолукского уезда в сторону Невеля. Территория Псковской Республики сжималась, но военных сил противостоять этому у Пскова не было: город решал боевые задачи другого уровня, и Москва это отлично понимала.

В феврале 1498 года Иван III провозгласил своим наследником и великим князем Московским своего внука, Дмитрия Ивановича. Год с небольшим спустя, 21 марта 1499 года, сын Ивана Василий получил от отца титул великого князя Новгородского и Псковского. Но если для уже покоренного Москвой Новгорода никаких изменений пожалование сыну государя не несло, то для Пскова это означало прямое и открытое покушение на независимость, вызов.

Псковичи решили спорить с московским государем мирно, и направили к Ивану III делегацию от веча. Псковичи были готовы поддерживать отношения только с самим «великим князем на Москве» — то есть иметь с Москвой межгосударственные отношения — «по старине».

Как гласит летопись, Иван «опалился» на псковичей и двух видных представителей города — посадников — арестовал, в Псков же был послан посол, который передал волю московского князя псковскому вечу: «Чи не волен яз князь великий оу своих детех и оу своем княжении; кому хочю, тому дам княжение» [ 3 ].

Псковичи не приняли ультиматум, и конфликт разгорался дальше. Дело дошло до того, что 30 мая 1499 г. псковские посадники отказали в богослужении в Троицком соборе прибывшему в Псков новгородскому архиепископу Геннадию, который был сторонником Василия, до тех пор, пока Иван III не отпустит находившихся в плену псковичей, и прямо заявили ему: «Ты де и хошеш молити Бога за князя великого Василья, ино наши посадники о том поехали к великому князю Иваноу Васильевичю, и не имя тому веры, что бытии князю Василью великим князем новгородцким и псковским; как придут наши посадники и з бояре и ты слоужи».

В защиту новгородского владыки между тем выступили псковские священники и князь Александр Владимирович, после чего архиепископ смог провести службу в соборе: «зборовал».

Но от политических притязаний на Псков Иван III в итоге отказался, опасаясь разрастания конфликта, и оставил Псков жить «по старине». Василий Иванович псковским князем не стал.

В апреле 1502 г. в результате интриг произошла замена наследника: внук Ивана III Дмитрий был брошен в тюрьму, а наследником был объявлен сын Василий, которому и достался вскоре, в 1505 году, русский трон.

Практически все исследователи сходятся во мнении, что мстительный Василий не забыл «псковского унижения».

«Взятие Пскова» изначально планировалось им как военный поход, а предшествовала ему политическая провокация.

В 1509 году в Псков был прислан из Москвы новый наместник, Иван Михайлович Репня-Оболенский. Псковичи остроумно прозвали его Найденом, так как с самого дня приезда он нарушил «псковскую старину», приехал «не пошлиною» (не по обычаю): смена наместника произошла не по просьбе псковичей, без предупреждения. Не было торжественной встречи князя-наместника крестным ходом, псковичи «нашли» его на загородном княжеском дворе «на Торгу», где был наскоро отслужен молебен, после чего у входа в Троицкий собор внезапно прибывшего наместника объявили псковским князем. Вечевые обычаи Пскова Репня-Оболенский грубо нарушил, несомненно, с ведома великого князя.

Самовластное поведение наместника сразу же натолкнулось на отпор, что и было началом конфликта.

Дальнейшие события известны нам по краткой и красочной «Повести о псковском взятии» — исторической повести XVI века, включенной затем в состав Первой псковской летописи.

Примечательно, что «Повесть о псковском взятии» дошла до нас в двух весьма сильно отличающихся текстовых редакциях: псковской и московской. Первой мы будем пользоваться в данной статье, во второй же полностью отсутствует какое-либо сожаление об утраченной псковской вольности и упоминание страданий псковичей, принудительная ликвидация независимости Пскова расценена московским «редактором» как совершенно естественный акт.

Читая сейчас об очередной государственной «Комиссии при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России», быстро получившей неотмываемое теперь уже прозвище «комиссии по фальсификации истории», невольно вспоминаешь про казусы средневековья и понимаешь, сколь глубоки корни у традиций фальсификации любой страницы истории.

Псковский автор, упоминая Ивана Репню-Оболенского, пишет, что «…тот Репня не по старине приехал в Псков и сел на княжение не так, как исстари повелось, и начал править в Пскове не по крестному целованию, и не хотел добра ни дому святой Троицы, ни мужам-псковичам. Тот Репня много зла чинил детям боярским и посадничьим, и те дети боярские и посадничьи, вспомнив, сколько зла причинил им этот Репня, князь псковский, поехали к великому князю жаловаться на князя Ивана Михайловича Репню».

Наивность псковичей, поехавших решать дело прямо к главному своему обидчику, московскому князю, выглядит наивностью только с точки зрения развращенных политических нравов Москвы, согласно которым подлость и хитрость являются доблестью. Добропорядочные же устои вечевого Пскова, предполагавшие честность и открытость в отношениях с теми, с кем состояли в договоре (московский великий князь был в их числе), были для веча незыблемой основой поведения, кодексом чести, нарушение которого означало отказ от слова, от крестного целования.

http://gubernia.pskovregion.org/number_456/04.php