Златосвет. Сказ о толерантном зайце.

Жизнь в лесу процветала, и если зорким глазом посмотреть, да чутким ухом прислушаться — всякого зверя обнаружить можно было: то лось в чаще протрубит, то заяц по полянке пробежит, то на свежем снегу волк след свой оставит.

            С незапамятных времён история леса тянулась, да только появился там однажды Шакал крепко израненный. Каким ветром чужого зверя в эти края занесло и кто его так ухайдокал — осталось неизвестным. Дотянул Шакал из последних сил до окраины и упал на землю.  

А в облаках неподалёку Гриф кружился. Принял небесный хищник зверя за падаль и сорвался с голубой кручи — как следует попировать. Только долбанул клювом по крепкому шакальему черепу, как очнулся тот и пролепетал:   

            — Брат, неужели ты убивать меня будешь?

            Невозмутимый Гриф чуть было клюв до земли не раскрыл от таких слов, и даже пристально вокруг себя огляделся: может, ещё к кому эти слова странные относятся? Однако нет никого кроме них. Вновь уставил на Шакала Гриф свое бесчувственное око: «Что за дела? Уж не ослышался ли я, что брат кому-то»?

            А Шакал недоумение птицы тут же в свою пользу повернул.

            — Хоть ты и высоко, брат, летаешь, — говорит, — а от жизни отстал. Совсем не знаешь, что в Европах уже толерантность во всю ходит и передовыми умами овладевает…

Пуще прежнего остолбенел стервятник: что за слова такие от твари приблудной — новые, да непонятные? Однако и от кусочка лакомого отступать не хочется — видит Гриф, что неведомый зверь ему не противник.

— Ничего страшного, — говорит, — если одним просвещенным умом меньше будет, зато одним набитым желудком больше.

— А как же толерантность, брат? Как с ней быть?! — отчаянно воззвал умирающий.

— Это ещё что такое? Я этого знать не знаю, — огрызнулся Гриф, да волей-неволей замешкался с ударом.

            — Толерантность — это когда все друг друга понимают, — простонал зверь пришлый и очи свои от бессилия прикрыл.

            Вогнал таки Шакал этим мудрёным словом Грифа в смятение, и не то, чтобы тот понимания сразу возжелал, а на всякий случай насторожился: вдруг эта толерантность — пароль какой правительственный? Прошёлся Гриф возле тела распростёртого разок-другой, посмотрел невозмутимым оком, да и полетел своей дорогой, будто и не приземлялся он здесь никогда и Шакала раненого отродясь не видал. 

На беду всеобщую Сорока конфуз Грифа видела и про толерантность в Европах слышала. Балаболка белохвостая секрет при себе держать не стала, и через два часа весь лес гудел от новости. Больно удивились звери, что Гриф от словесов заморских в ступор впал, да и улетел не солоно хлебавши.

 Раззадорила тайна обитателей леса — кто же не знает, что нет таких слов, чтобы разжалобить птицу бесчувственную? «Знать бы хоть, что оно означает, — лукаво почесала себе морду Лисица. — Слыву в лесу самой хитрой, а про слово это ни сном, ни духом»!  

  «Видать сильное слово, раз Гриф по мозгам долбить не стал, — задумалась молодая Косуля, — может и мне сгодится. Охотников-то в лесу вон сколько бродит»!

Тут любопытство у каждого зверя верх и взяло. Как ни косились они друг на друга, а вдруг разом к окраине леса побежали: на гостя посмотреть, да узнать, как в Европах к этой самой толерантности относятся.

            — Очень хорошо относятся! — изо всех оставшихся сил вскричал Шакал, едва узрел желанье местных поселенцев. (А он-то, дурень, уж было и с жизнью расстался, когда увидел плотное кольцо). — Толерантность — это когда все друг друга понимают!

            — Как же Волк может Зайца понять? — подал негромкий голос Ёжик. — Заяц жить хочет, а Волк — кушать!

— Понять-то можно кого хошь, да от этого жрать не перехошь, — поддакнул молодой Барсук, опасливо озираясь.

— Да, Волка на траву не посадишь! — закивали в толпе звериные морды.

Волк снисходительно оскалился острыми зубами, чтобы никто не сомневался — на грибах и ягодах он и дня сидеть не будет.

— Да ведь мы все должны равными стать! — прохрипел истекающий кровью Шакал. — Все как один! Ведь мы дети одной природы — матери!

— Это как — равными? Лиса капусту, что ли есть начнет? Или Заяц мышей глотать? — опять ничего не поняли звери.

— Ну, уж нет, как предки нам завещали, так и будем жить!

— Какие предки? Причем тут предки? — Шакал сразил всех новым подходом. — В Европах уже про предков давно забыли. От этого дремучесть только одна непроходимая. Надо нам к Конституции идти. К утверждению прав высочайших! К размышлениям и процветанию всяческому. В единой семье и блага единые!

Да как навалился Шакал расписывать эти блага единые: их размеры да приятности, их пользу да доступность, что обалдело зверье от дивных лозунгов гостя непрошеного. Ничего подобного прежде тут не было — каждый жил, как мог и сам себе меню определял.

А зверюга, пришлый, да облезлый (откуда только силы взялись!), давай удивлённой публике про евростандарты напирать и даже на песке для наглядности окна заморские нарисовал. Если, говорит, такие окна в избушки ставить, то ветер в них не дует и мороз не холодит. А уж шум — словно отрубает. Рай, одним словом, за такими окнами. И всё в этой Европе по таким чудесным стандартам — куды морду не сунь — везде — он, родимый эталон, и проистекающая от него благодать!

Стыдно стало зверям лесным, что они столько лет темнотой несусветной ходили. Уделал их гость дорогой, по всем законам уделал — даже за своих предков зверей неловкость взяла: надо же — сами невеждами сколь веков прожили, так ещё и их в эту темноту втянули. Собрались животины уж было себя лупцевать нещадно, дабы гостю самокритичность показать, но тут вылез из под земли Крот (все слышал до единого словечка, шельма!) и напомнил, что ходили как-то смутные слухи, что дескать, давным-давно рубил Медведь-предводитель окошко куда-то, к просветлению и просвещению. Очень отчаянно рубил, потому, что щепки и до подземелья долетали.

— Да, как бы и не в ту самую Европу… — так и замер от внезапной догадки Осел, неуклюже растопыривши ноги.

— Ну, конечно же! — встрепенулся Шакал, — Вишь — как! И я вам про те же окна!

И ткнул лапой в чертёжик на песке: вон, когда ещё к евроокнам ваших предков тянуло!

Охнуло лесное население такому совпадению, а заодно и своему непросвещению. Всех даже пот от страха прошиб: что было, кабы Гриф-стервозина гостя дорогого клювом зашиб? Вконец одолела бы тьма несчастных. Что было бы, кабы силушки у бедного Шакалушки не хватило до их родного леса доковылять? Одним словом, мурашки от такого исхода у каждой зверюшки поползли. А потом спохватились лесные жители, что всё удачно сложилось, и возликовали, что не обделил их господь милостью своею.

Кто-то из толпы, видать очень смекливый, предложил Толерантный комитет создать, да Школу по единению зверья открыть. И Шакал, уж на что обессиленный был, вновь взбодрился и с согласием возглавить комитет не замешкался. И даже прохрипел жалостно, не худо, мол, по случаю такого массового прозрения салют устроить, дабы народ смог перемены в жизни как следует разглядеть.

Салют, конечно же, устроили, заодно и маскарад, и танцы с плясками. И хоть крикнул Заяц отчаянно, что без толерантности обойдётся, поскольку нет веры в неё у честного зверя, да только в радостном шуме и гаме никто бедолагу не расслышал.

Возликовал народ переменам — и пошло с того дня и поехало! Навалился Комитет на работу: давай лозунги радужные писать, да указания по единению строчить. Застучали звонко топоры на поляне — стали звери школу рубить.

— Толерантности много не бывает! — с утра до вечера разносились крики Сороки-пропагандистки. — В ней наш успех и спасение!

«Шакал — наш рулевой!» — гордо взреял плакат над новой школой.

Всё бы хорошо, да только странное дело — за новый порядок больше всех тот ратовал, у кого зубы побольше, да поострее. А Зайчишка косоглазый всё по-старому жить норовит, никак толерантности не радуется. Наоборот: Лису завидит — стрекоча задаст, Волка унюхает — ноги уносит. Покрыл позором весь лес из-за своего ретроградства.

Не выдержали звери, изловили беднягу и силком в школу привели. А у Зайчишки от страха уши трясутся, сердечко из груди выпрыгивает. От слова «толерантность» длинноухий в обморок падает, и на лапах не держится.

Да только осмотрелся косой — в школе тихо — мирно, никто никого не грызет, кровь не пьет. «Неужто и в самом деле перемены пришли? — изумился Заяц. — Говорил ведь какой-то учёный муж, что эволюция по земле ходит, и всё в лучшую сторону меняет».

            А лес и впрямь, словно подменили: все добрые стали, все друг другу раскланиваются, здоровья желают и долгих лет. Зубы в злобном оскале показать — ни-ни — признак дремучести! Только любезные улыбки. Когда такое было-то? Видать и взаправду предки-недотёпы ничего в толерантности не смыслили. Жили, да подвоха от соседей ждали, и не знали, что можно было все по-другому обустроить.

Одно беда —  по ночам всё же раздавались пронзительные крики о помощи. Да только лесной народ о собственном миролюбии просвещён был теперь как следует. «Кто из нас ближнему зло может причинять? У кого лапа на братоубийство поднимется? — спрашивали сами себя звери, и тут же сами отвечали: — нет у нас таких аспидов. Это просто шутит кто-то».

Шутки шутками, а по утрам, однако, изрядно животины слабой недосчитывались. Да, слава господу, и здесь все сомнения драгоценный гость развеял. Крепко Шакал знал толк в заморской науке.

— Имя им, пропавшим — легион! — пророчески возвещал с восходом солнца пришлый благодетель, обводя лесных жителей мутными, плотоядными глазами. — Не хотят они жить в обществе братском. Не в силах сволочи эти обеты мирские на себя наложить, потому и уходят от нас. А чтоб не стыдно было в глаза честным зверям смотреть — по ночам. Вот и весь сказ!

— Ох-ох-ох, — осудительно вздыхали звери, и посылали вслед пропавшим свои проклятия. А то, что кое-где кровь на земле проступала, да буйный ветер перья по траве требушил — народ и не смотрел. Сказки всё это, нет такого живодерства в ихнем лесу и быть теперь не может.

            Шакал тем временем своих друзей да родственников в лес понагнал. А и в самом деле — что им тут не жить? Тишь, благодать и небывалый почёт!

А Заяц вдруг в школу зачастил, да такие удивительные способности показал: ни дать, ни взять — агитатор готовый! Всех порадовал своим преображением. Особенно Шакал с роднёй не нарадуется: чудо, а не Заяц! Вот что значит — общественное мнение вовремя поднять, да куда следует направить!

Как быстро Зайчишка речи о братстве и равенстве понял, как он в них в них толк нужный уловил — словно и родился с такими помыслами. А про деда и прадеда Заяц забыл — какие уж тут предки — в ногу со временем идет косой уверенной поступью: ему теперь что отец родной, что Волк — всё едино — други любезные! Сам уже норовит заблудших подправить, да по-особому, по-мудрёному: всё, дескать, течёт, всё изменяется — и тычет лапой в речку для наглядности, вразумляет окрестный народ: «Нельзя дважды в одну реку войти. Предкам своя река — нам другая! Мы продвинутей прародителей своих. Потому они и сгинули в истории без следа и толка, что от толерантности далеки были. А мы ныне — соль братства всеобщего. После нас и слава и память от потомков благодарственная».

И так настроился Заяц на эту память благодарственную, что стал потихоньку в голове о мавзолее себе кумекать, дескать, когда умрёт он от глубокой старости, уж такой у него к тому времени авторитет будет, что захотят просветлённые потомки память о нём вечную оставить.

И даже взялся Заяц одним вечером мавзолей этот рисовать, но тут ему записку от Шакала принесли — весьма ценную. И в записке тот шибко косого хвалил, и даже написал, что нет теперь у народа основания Зайца косым считать, ибо Заяц теперича видит на диво прямо и объективно, как ни одна животина на свете. А самое главное Шакал в конце упомянул, что Заяц, мол, как ни умён стал, а главного секрета толерантности не знает…

Но, шанс это дело подправить — есть, ибо отныне он — гордость сообщества лесного и сией великой тайны достоин. И есть у Шакала желание эту тайну открыть немедля, и что ждёт он Зайца в гости как брата родного, и даже с зайчихой — для пущего триумфа.

Читает Заяц шакалово послание, и такие славные картины в голове у него мелькают — одна приятней другой. Сперва ему померещилось, что скоро в лесу ответственного за толерантность введут. Станут специалиста искать — а специалист уж готов — нате — получите длинноухого мудреца! «По мне хоть сейчас — всех побратать и уравнять! — почуял в себе силу немереную Зайчишка, и от замыслов великих мурашки по коже у него пробежали. — Я никаких дискриминациев не допущу»!

А там, на должности, уж всё отметят его старание. И дальше — больше! Вот он уже и в столицу на семинар едет — драгоценный опыт единения отсталым народам передавать. «Да я с Медведем у себя — на дружеской ноге! — кричит косой с самой высокой трибуны. — Я к нему чай пить хожу, когда захочу! А Шакал — мне и вовсе — брат! Я всей душой за него стою!»

 И мерещится ему, что тамошние зайцы — болваны, прости господи (даром что столичные!), от страха трясутся да глазами дико вокруг зыркают: не верят в благодетельство толерантности. Не знают, в чём для них счастье зарыто. «Буду! Буду, как на духу, всем правду-матку разъяснять, жизнь свою за толерантность положу»! — прошептал косой в патриотической горячке, подхватил свою ненаглядную — и опрометью к Шакалу!

 «А там, — вдруг на бегу схватило дух у Зайца, —  его уже и сама Европа на саммит выдающихся деятелей ждёт. Все знают, каков он несгибаемый миротворец. И медаль ему будет вручена, не из дуба какого завалящего, а из заморского дерева выпилена — из красного — да размером с лосиную голову»!

В сладких мечтаниях доскакал Заяц с супругой к хижине шакальей. А хозяин уже на пороге ждёт, да ласково скалится:

— Проходи, проходи, дорогой!

И за стол гостей усаживает и вина наливает, да всё с приговорами и посулами — прям точь-в-точь как Зайцу привиделось. И тосты поднимать принялись все за Зайца, за успехи его, и родня шакалова бокалами звенит, на гостей радостно посматривает, да облизывается. А Заяц, как ни разомлел, а всё же про главный закон толерантности не забыл — шибко узнать его хочет. Шакал словно прочуял заячье желание и прошептал доверительно:

— А теперь я самый главный закон тебе скажу…

— Какой? — аж сперло у Зайчишки дыхание.

— А вот какой, — Шакал кровожадно схватил беднягу за загривок. — Без дураков жизнь скучна!

Только и успел Заяц увидеть, как брат шакалий похотливо схватил зайчиху за задние ноги, и осенило несчастного последней мыслью, что непотребство тот задумал совершить с его жёнушкой, да в следующий миг полосонули острые когти коварного зверя по заячьей шкуре и распороли её…

— Хороший Заяц был…, — довольно погладил себя по брюху Шакал, обглодав последнюю косточку. И со скабрезным смехом добавил, — толерантный…

Златосвет, специально для АНП.

А для тех, кто любит мультипликацию, причём хорошего качества и добротного смысла — рекомендую жихарку мультфильм смотреть онлайн. Мультик по мотивам старых добрых советских мультиков. Подходит и для самых маленьких.