Владимир Путин – темное восхождение к власти.

Однако, мой путь тем утром лежал в «прежнюю» Москву, в маленький парк, где по адресу Каширское шоссе 6/3 когда-то стояло невзрачное девятиэтажное здание. В 5:03 девятнадцатого сентября 1999-го года, ровно за девять лет до моего приезда, дом по адресу Каширское Шоссе 6/3 был разнесен на куски бомбой, спрятанной в подвале; сто двадцать один жилец этого дома погиб во сне. Этот взрыв, прозвучавший через девять дней после буйнакского, стал третим из четырех взрывов жилых домов, произошедших в течение двенадцати дней того сентября. Взрывы унесли жизни около 300 человек и ввергли страну в состояние паники; эта серия терактов была в числе наиболее смертоносных во всем мире, произошедших до падения башен-близнецов в США.

 

Недавно избранных премьер-министр Путин обвинил во взрывах чеченских террористов и приказал применить тактику выженной земли в новом наступлении на мятежный регион. Благодаря успеху этого наступления, никому до этого не известный Путин стал национальным героем и вскоре получил полный контроль над властными структурами России. Этот контроль Путин продолжает осуществлять и по сей день.

 

На месте дома на Каширском шоссе сейчас разбиты аккуратные клумбы. Клумбы окружают каменный монумент с именами погибших, увенчанный православным крестом. На девятую годовщину теракта к памятнику пришли трое или четверо местных журналистов, за которыми наблюдали двое милиционеров в патрульной машине; однако ни для тех ни для других особых занятий не нашлось. Вскоре после пяти утра к памятнику подошла группа из двух десятков человек, в большинстве своем молодых, предположительно — родственники погибших. Они зажгли у монумента свечи и возложили красные гвоздики — и удалились так же быстро, как и пришли. Кроме них у памятника в тот день появились только двое пожилых мужчин, очевидцы взрыва, которые послушно на телевизионные камеры, рассказали, как ужасно это было, такой шок.

 

Я заметил, что один из этих мужчин выглядел сильно расстроенным, стоя у памятника — он плакал и непрерывно вытирал со щек слезы. Несколько раз он начинал решительно уходить прочь, как будто заставляя себя покинуть это место, но каждый раз замешкивался на окраине парке, поворачивался и медленно возвращался обратно. Я решил к нему подойти.

 

«Я жил тут неподалеку,- сказал он. — Я проснулся от грохота и побежал сюда». Крупный мужчина, бывший моряк, он беспомощно обвел руками цветочные клумбы. «И ничего. Ничего. Вытащили только одного мальчика и его собаку. И всё. Все остальные были уже мертвы».
Как я выяснил впоследствии, у старика в тот день прозошла и личная трагедия. Его дочь, зять и внук жили в доме на Каширском шоссе — и они тоже погибли в то утро. Он подвел меня к памятнику, показал на их именна, высеченные в камне, и снова стал отчаянно тереть глаза. А потом яростно зашептал : «Они говорят, что это сделали чеченцы, но это всё вранье. Это были люди Путина. Все это знают. Никто не хочет об этом говорить, но все об этом знают».

 

 

Владимир Путин — зловещее восхождение к власти.

Загадка этих взрывов до сих пор не раскрыта; загадка эта заложена в саму основу современного российского государства. Что произошло в те страшные сентябрьские дни 1999-го года? Может быть Россия обрела в лице Путина своего ангела-мстителя, пресловутого человека действия, раздавившего врагов, напавших на страну, и выведшего свой народ из кризиса? А может быть кризис был сфабрикован российскими секретными службами, с тем чтобы привести к власти своего человека? Ответы на эти вопросы важны потому, что если бы взрывов 1999-го года и последовавших за ними событий не было, то было бы трудно себе представить альтернативный сценарий прихода Путина на то место, что он занимает на текущий момент — игрок на мировой сцене, глава одной из могущественнейших стран в мире.

Странно, что ответ на этот вопрос хотят получить так немного людей за пределами России. Считается, что несколько разведывательных агентств провели свои собственные расследования, но результатов расследований обнародовано не было. Очень немногие американские законодатели проявили интерес к этому делу. В 2003-м году Джон Маккейн заявил в Конгрессе, что «имеются заслуживающия доверия сведения, что к организации взрывов было причастно российское ФСБ». Однако ни правительство Соединенных Штатов, ни американские СМИ не проявили никакого интереса к расследованию дела о взрывах.

 

Это отсутствие интереса наблюдается сейчас и в России. Непосредственно после взрывов самые разные представители российского общества выражали сомения в официальной версии случившегося. Один за другим эти голоса умолкали. В последние годы целый ряд журналистов, занимавшихся расследованием случившегося, были либо убиты либо умерли при подозрительных обстоятельствах — как и двое членов Думы, участвовавших в комиссии по расследованию терактов. На данный момент почти все, кто в прошлом выражал отличную от официальной позицию по этому вопросу либо отказывается от комментариев, либо публично отрекся от своих слов, либо мертв.

Во время моего прошлогоднего визита в Россию я обращался к целому ряду людей, так или иначе связанных с расследованием событий тех дней — журналистам, юристам, правозащитникам. Многие отказывались со мной говорить. Некоторые ограничивались перечислением широко известных нестыковок в этом деле, но отказывались высказывать свою точку зрения, ограничиваясь замечанием, что вопрос остается «спорным». Даже старик с Каширского шоссе в конце концов оказался живой иллюстрацией той атмосферы неуверенности, что висит над этой темой. Он с готовностью согласился на повторную встречу, на которой обещал познакомить меня с родственниками погибших, кто так же, как и он, сомневаются в официальной версии событий. Однако позже он передумал.

 

«Я не могу», сказал он мне во время телефонного разговора, состоявшегося через несколько дней после нашей встречи. «Я поговорил с женой и с начальником, и они оба сказали, что если я с вами встречусь, то мне конец». Я хотел узнать, что он под этим подразумевал, но не успел — старый моряк повесил трубку.

Нет сомнений, что отчасти эти умалчивания вызваны воспоминаниями о судьбе Александра Литвиненко, человека, посвятивсего свою жизнь доказательству того, что в деле о взрывах домов существовал заговор спецслужб. Из своей лондонской ссылки Литвиненко, беглый офицер КГБ развернул активную кампанию по компрометации режима Путина, обвиняя последнего в самых разнообразных преступлениях, но особенно — в организации взрывов жилых домов. В ноябре 2006-го мировую общественность шокировало известие об отравлении Литвиненко — предполагается, что смертельную дозу яда он получил во время встречи с двумя бывшими агентами КГБ в одном из лондонских баров. Перед смертью (которая наступила только через двадцать три мучительных дня) Литвиненко подписал заявление, в котором прямо обвинил Путина в своей смерти.

 

Однако Литвиненко был не единственным, кто работал над делом о взрывах. За несколько лет до своей смерти он пригласил к участию в расследовании другого экс-агента КГБ, Михаила Трепашкина. В прошлом отношения между партнерами были довольно запутанными, говорят, что в 90-х годах один из них получил приказ о ликвидации другого. Однако именно Трепашкин, находясь в России, смог добыть большинство тревожащих фактов по делу о взрывах.

Трепашкин, кроме всего прочего, вступил в конфликт с властями. В 2003 году он был отправлен в тюремный лагерь в Уральских горах, на четыре года. Однако, ко времени моего визита в Москву в прошлом году он уже был на свободе.

 

Через своего посредника я узнал, что у Трепашкина есть две маленькие дочери и жена, которая страстно желает, чтобы ее муж не лез в политику. Принимая во вниманиэ это, а также факт его недавней отсидки и убийство коллеги, я не сомневался, что наше общение с ним не заладится так же, как мои попытки общения с другими бывшими несогласными.

«О, он будет говорить», заверил меня посредник. «Единственное, что они могут сделать, чтобы заставить Трепашкина замолчать — это убить его».

 

Девятого сентября, через пять дней после взрыва в Буйнакске, терорристы ударили по Москве. На этот раз их целью стало восьмиэтажное здание на улице Гурьянова, в рабочем райoне на юго-востоке города. Вместо грузовика со взрывчаткой террористы заложили бомбу в подвале, но результат оказался практически таким же — все восемь этажей здания рухнули, похоронив под обломками девяносто четырех жильцов дома.

Именно после взрыва на Гурьянова зазвучал сигнал общей тревоги. В течение первых часов после теракта сразу несколько официальных лиц заявили, что ко взрыву причастны чеченские боевики, в стране было введено особое положение. Тысячи работников правоохранительных органов были посланы на улицы опросить, а в сотнях случаев и арестовать, людей с чеченской внешностью, жители городов и сел организовывали народные дружины и патрулировали дворы. Представители самых разных политических движений стали призывать к отмщению.

 

По просьбе Трепашкина наша первая встреча состоялась в переполненном кафе в центре Москвы. Сначала пришел один из его помощников, а через двадцать минут пришел и сам Михаил с кем-то то вроде телохранителя — молодым человеком с короткой стрижкой и пустым взглядом.

Трепашкин, хотя и небольшого роста, был крепко сложен — свидетельство многолетних занятий боевыми искусствами, и, в свои 51, все еще красив. Его самой привлекательной чертой была не сходящая с лица полуудивленная улыбка. Это придавало ему некую ауру дружелюбия и общей приязненности, хотя человеку, сидящему напротив него в роли допрашиваемого, такая улыбка, наверное, действовала бы на нервы.

 

Некоторое время мы говорили на общие темы — о необычно холодной погоде в Москве, о переменах, произошедших в городе со времени моего последнего визита — и я чувствовал, что Трепашкин внутренне меня оценивает, решая, насколько много можно мне рассказать.

Затем он начал рассказывать о своей карьере в КГБ. Большую часть времени он занимался расследованием дел о контрабанде антиквариата. В те времена Михаил был абсолютно предан советской власти и особенно КГБ. Его преданность была настолько велика, что он даже принимал участие в попытке не допустить Бориса Ельцина до власти с тем, чтобы сохранить существующий строй.

 

«Я понимал, что это будет концом Советского Союза», объяснил Трепашкин. «Более того — что будет с Комитетом, со всеми теми, кто сделал работу в КГБ своей жизнью? Я видел только приближающуюся катастрофу».

И катастрофа произошла. С распадом Советского Союза Россия погрузилась в экономический и социальный хаос. Одним из наиболее разрушительных аспектов этого хаоса стал переход агентов КГБ на работу в частный сектор. Некоторые открыли свой бизнес или присоединились к мафии, с которой они когда-то боролись. Другие стали «советниками» у новых олигархов или старых аппаратчиков, отчаянно пытавшихся подгрести под себя все мало-мальски ценное, при этом на словах выражавших поддержку «демократических реформ» Бориса Ельцина.

 

Со всем этим Трепашкин был знаком не понаслышке. Продолжая работать в преемнице ФСБ, Трепашкин обнаружил, что грань между криминалитетом и государственной властью все более расплывчата.

«В деле за делом было своего рода смешение», говорил он. «Сначал находишь мафию, работающую с террористическими группировками. Затем след уходит к бизнес-группе или в министерство. И что тогда — это все еще уголовное дело или уже официально санкционированная тайная операция? И что конкретно означает «официально санкционированная» — кто вообще принимает решения?»
Владимир Путин — зловещее восхождение к власти.

В конце концов, летом 1995-го года, Трепашкин оказался вовлеченным в дело, навсегда изменившем его жизнь. Это дело привело к конфликту между ним и верховным руководством ФСБ, один из членов которого, как утверждает Михаил, даже планировал его убийство. Как и многие другие подобные дела, расследовавшие коррупцию в пост-советской России, это было завязано на мятежный чеченский регион.

 

К декабрю 1995-го года боевики, целый год сражавшиеся за независимость Чечни, поставили российскую армию в кровавое и позорное патовое положение. Однако успех чеченцев не был вызван одним только превосходством в выучке. Уже в советские времена чеченцы контролировали большую часть преступных группировок в Союзе, так что криминализация российского общества была только на руку чеченским боевикам. Бесперебойную поставку современного российского оружия обеспечивали коррумпированные офицеры российской армии, имевшие доступ к такому оружию, а платили за него чеченские преступные авторитеты, раскинувшие свою сеть по всей стране.

Насколько высоко уходило это тесное сотрудничество? Михаил Трепашкин получил ответ на этот вопрос ночью первого декабря, когда группа вооруженных офицеров ФСБ ворвалась в московское отделение Солди-банка.

 

Этот рейд стал кульминацией сложной операции, которую Трепашкин помог спланировать. Операция была направлена на обезвреживание печально известной группировки банковских вымогателей, связанной с Салманом Радуевым, одним из лидеров чеченских террористов. Рейд увенчался невиданным успехом — в руках ФСБ оказались два десятка злоумышленников, в их числе — два офицера ФСБ и армейский генерал.

Внутри банка офицеры ФСБ нашли кое-что еще. Чтобы предохраниться от возможной ловушки, вымогатели расставили по всему зданию электронные жучки, управление которыми велось из микроавтобуса, припаркованного неподалеку от банка. И хотя эта мера предосторожности оказалась малоэффективной, возник вопрос о происхождении прослушивающей аппаратуры.

 

«Все подобные устройства имеют серийные номера», объяснил мне Трепашкин, сидя в московском кафе. «Мы отследили эти номера и обнаружили, что они принадлежали либо ФСБ, либо министерству обороны».

Вывод, напрашивающийся из этого открытия, ошеломлял. Поскольку доступ к подобному оборудованию имели немногие, стало понятно, что в деле могли быть замешаны высокопоставленные офицеры спецслужб и армии — в деле, не просто криминальном, но в таком, чьей целью был сбор средств на войну с Россией. По меркам любой страны это было не просто факт коррупции, а измена родине.

 

Однако, не успел Трепашкин приступить к расследованию, как он был отстранен от дела Солди-банка Николаем Патрушевым, главой отдела собственной безопасности ФСБ. Более того, говорит Трепашкин, против задержанных во время рейда офицеров ФСБ не было выдвинуто никаких обвинений, а почти все остальные задержанные были вскоре без шума выпущены на свободу. К концу расследования, длившегося почти два года, в жизни Трепашкина наступил перелом. В мае 1997-го года он написал открытое письмо Борису Ельцину, в котором описал свое участие в деле, а также обвинил большую часть руководства ФСБ в целом ряде преступлений, включавшем сотрудничество с мафией и даже прием членов преступных группировок на работу в ФСБ.

«Я думал, что если президент узнает о происходящем, — сказал Трепашкин,- то он примет какие-то меры. Я ошибался».

 

Точно. Как выяснилось позже, Борис Ельцин был также коррумпирован и письмо Трепашкина предупредило руководство ФСБ, что в их ряды затесался несогласный. Через месяц Трепашкин уволился из ФСБ, не выдержав, по его словам, давления, которое на него стали оказывать. Однако это не означало, что Трепашкин собирался тихо скрыться в тумане. Этим же летом он подал в суд на руководство ФСБ, включая директора Службы. Он словно бы надеялся, что честь Конторы все еще может быть спасена, что какой-то неведомый до сих пор реформатор сможет взять на себя ответсвенность по переустройству агенства. Вместо этого, его упорство, похоже, убедило кого-то в руководстве ФСБ, что проблема Трепашкина должна быть решена раз и навсегда. Один из тех, к кому они обратились за решением, был Александр Литвиненко.

В теории Литвиненко выглядел подходящей кандидатурой для такого задания. После возвращения из тяжелой командировки в Чечню, где он служил в контрразведке, Литвиненко был направлен в новое, секретное подразделение ФСБ — Управление по разработке и пресечению деятельности преступных объединений (УРПО). Алесандр не знал в то время, что управление было создано с целью проведения тайных ликвидаций. Как пишут в своей книге «Смерть диссидента» Алекс Голдфарб и вдова Литвиненко, Марина, Александр узнал об этом, когда в октябре 1997-го года его вызвал к себе глава управления. «Есть такой Трепашкин», якобы сказал ему начальник, «Это твой новый объект. Возьми его дело и ознакомься».

 

В процессе ознакомления, Литвиненко узнал об участии Михаила в деле Солди-банка, а также о его судебной тяжбе с руководством ФСБ. Александр не понимал, что он должен предпринять по поводу Трепашкина.

«Ну, это дело щекотливое», так, по словам Литвиненко, сказал ему начальник. «Он ведь вызывает директора ФСБ в суд, интервью раздает. Надо его заткнуть — это личное распоряжение директора».

 

Вскоре после этого, как заявлял Литвиненко, в список потенциальных жертв был включен Борис Березовский, олигарх со связями в Кремле, чьей смерти, похоже, хотел кто-то, облеченный властью. Литвиненко тянул время, придумывая многочисленные отговорки по поводу того, почему приказы о ликвидации до сих пор не были выполнены.

По словам Трепашкина в то время на него было совершено два покушения — одно из засады на пустынном участке московского шоссе, другое — снайпером на крыше, которому не удалось совершить прицельный выстрел. В остальных случая, как утверждает Трепашкин, он получил предупреждения от друзей, все еще работавших в Конторе.

 

В ноябре 1998-го года Литвиненко и четверо его коллег из УРПО выступили на пресс-конференции в Москве с рассказом о существовании заговора с целью убийства Трепашкина и Березовского и о своей роли в нем. На пресс-конференции присутствовал и сам Михаил.

На этом, без особых фанфар, всё и заглохло. Литвиненко, как руководитель группы офицеров-диссидентов, был уволен из ФСБ, но этим наказание тогда и ограничилось. Что касается Трепашкина, то он, как это ни странно, выиграл судебный иск против ФСБ, вторично женился и устроился на работу в налоговую службу, где и намеревался тихо дослужить до пенсии.

 

Но затем, в сентябре 1999-го года, взрывы жилых домов сотрясли основания российского государства. Эти взрывы вновь выбросили Литвиненко и Трепашкина в теневой мир заговоров, на этот раз — объединенных общей целью.

Посреди паники, охватившей Москву после взрыва на Гурьянова, ранним утром 13-го сентября 1999-го года в милицию поступил звонок о подозрительной активности в многоквартирном доме на юго-восточной окраине города. Милиция провела проверку сигнала, ничего не выявившую, и покинула дом 6/3 на Каширском шоссе в два часа утра. В 5:03 здание было разрушено мощным взрывом, унесшим жизни 121-го человека. Через три дня целью стал дом в Волгодонске, южном городе, где жертвами бомбы, заложенной в грузовике, стали семнадцать человек.

 

Мы сидим в московском кафе, Трепашкин хмурится, что на него совсем не похоже, и долго смотрит вдаль.

«В это было невозможно поверить», в конце концов произносит он. «Это была моя первая мысль. В стране паника, добровольные дружины останавливают людей на улице, повсюду милицейские блокпосты. Как же так получилось, что террористы свободно перемещались и имели достаточно времени, чтобы спланировать и провести такие сложные теракты? Это казалось невероятным.»

Еще одним аспектом, вызывавшим вопросы у Трепашкина, были мотивы взрывов.

«Обычно мотивы преступления лежат на поверхности», объясняет он. «Это либо деньги, либо ненависть, либо зависть. Но в этом случае — каковы были мотивы чеченцев? Очень немногие над этим задумывались».

 

С одной страны, это легко понять. Нелюбовь к чеченцам прочно укоренилась в российском обществе, особенно после их войны за независимость. В ходе войны обе стороны творили неописуемые жестокости по отношению друг к другу. Чеченцы не задумываясь переносили боевые действия на территорию России, их целью зачастую становилось мирное население. Вот только война закончилась в 1997-м, с подписанием Ельциным мирного договора, дававшего Чечне широкую автономию.

«Тогда зачем?», спрашивает Трапешкин. «Зачем чеченцам провоцировать российское правительство, если они уже получили все, за что воевали?»

И еще одна вещь заставляла бывшего следователя задуматься — состав нового российского правительства.

 

В начале августа 1999-го года президент Ельцин назначил третьего премьер-министра за последние три месяца. Это был худощавый, сухой человек, практически неизвестный российской публике, по имени Владимир Путин.

Основная причина его неизвестности была в том, что всего за несколько лет до назначения на высокий пост, Путин был лишь одним из многих офицеров среднего звена в КГБ/ФСБ. В 1996-м году Путин получил должность в хозяйственном управлении администрации президента, важный пост в ельцинской иерархии, позволивший ему получить рычаги влияния на внутрикремлевскую политику. Судя по всему, он использовал время, проведенное на этом посту, с толком — в течение следующих трех лет Путин был повышен до заместителя главы президентской администрации, затем назначен директором ФСБ, а затем — премьер-министром.

 

Но несмотря на то, что Путин в сентябре 1999-го года был относительно незнаком российской публике, Трепашкин имел хорошее представление об этом человеке. Путин был директором ФСБ, когда разразился скандал с УРПО и именно он уволил Литвиненко. «Я уволил Литвиненко потому, — сказал он репортеру,- что офицеры ФСБ не должны созывать пресс-конференций … и они не должны делать внутренние скандалы достоянием общественности».

Не менее тревожащим для Трепашкина было назначение преемника Путина на посту директора ФСБ — Николая Патрушева. Именно Патрушев, будучи главой отдела собственной безопасности ФСБ, отстранил Трепашкина от дела Солди-банка и именно он был среди самых рьяных сторонников версии «чеченского следа» в деле о взрывах жилых домов.

 

«То есть, мы наблюдали такой поворот событий,- говорит Трепашкин.- Нам говорили: 'Чеченцы виноваты во взрывах, так что нам надо с ними разобраться'».

Но затем призошло нечто очень странное. Это случилось в сонной провинциальной Рязани, в 200-х километрах на юго-восток от Москвы.

В обстановке супербдительности, охватившей население страны, несколько жильцов дома 14/16 на улице Новосёлов в Рязани заметили подозрительные белые Жигули, припаркованные рядом с их домом вечером 22-го сентября. Их подозрения переросли в панику, когда они заметили, как пассажиры машины перенесли в подвал здания несколько больших мешков, а затем уехали прочь. Жильцы позвонили в милицию.

 

В подвале были обнаружены три 50-килограммовых мешка, подключенные с помощью таймера к детонатору. Здание было эвакуировано, а в подвал приглашен взрывотехник из местного ФСБ, который определил, что в мешках находился гексоген — взрывчатое вещество, которого бы хватило, чтобы целиком разрушить это здание. Одновременно с этим все дороги из Рязани были перекрыты блокпостами, а за белыми Жигулями и их пассажирами развернута настоящая охота.

На следующее утро известия о рязанском происшествии разошлись по всей стране. Премьер-министр Путин похвалил жителей Рязани за их бдительность, а министр внутренних дел похвалился успехами в работе правоохранительных органов, «такими, как предотвращение взрыва в жилом доме в Рязани».

 

На этом все могло и закончиться, если бы той же ночью двое подозреваемых в планировании теракта не были задержаны. К изумлению милиции, оба задержанных предъявили удостоверения работников ФСБ. Вскоре из московской штаб-квартиты ФСБ поступил звонок с требованием отпустить задержанных.

На следующее утро директор ФСБ выступил на телевидении с совершенно новой версией событий в Рязани. По его словам, происшествие в доме 14/16 на улице Новосёлов было не предотвращенным терактом, а учениями ФСБ, направленными на проверку общественной бдительности; мешки же в подвале содержали не гексоген, а обычный сахар.

В этом заявлении — масса нестыковок. Как соотнести версию ФСБ о мешках с сахаром с выводом местного эксперта ФСБ о том, что в мешках был гексоген? Если это действительно были учения — почему местное отделение ФСБ ничего об этом не знало и почему сам Патрушев молчал на протяжении полутора дней, прошедших с момента сообщения о происшествии? Почему взрывы жилых домов прекратились после инцидента в Рязани? Если теракты были делом рук чеченских боевиков — почему они с еще большим усердием не продолжили свое черное дело после провального для ФСБ с точки зрения PR случая в Рязани?

Но время для всех этих вопросов было уже упущено. В то время как премьер Путин произносил свою речь 23-го сентября, превознося бдительность рязанских жителей, военные самолеты уже начали массированные бомбежки Грозного — столицы Чечни. В течение следующих нескольких дней, российские войска, которые до этого сосредотачивались на границе, вошли в мятежную республику, положив начало второй чеченской войне.

 

После этого события развивались стремительно. В своем новогоднем обращении 1999-го года, Борис Ельцин ошеломил российский народ сообщением о своей немедленной отставке. Этот шаг делал Путина исполняющим обязанности президента до проведения следующих выборов. Вместо запланированного лета, дата выборов была назначена всего через десять недель после отставки Ельцина, что оставляло совсем мало времени для подготовки остальным кандидатам.

Во время опроса общественного мнения, проведенного в августе 1999-го года, за избрание Путина президентом высказалось меньше двух процентов опрошенных. Однако марту 2000-го Путин, на волне популярности, вызванной политикой тотальной войны в Чечне, был избран 53-мя процентами проголосовавших. Началась эра Путина, бесповоротно изменившая Россию.

 

Нашу следующую встречу Трепашкин назначил в своей квартире. Я был удивлен — мне сказали, что из соображений безопасности Михаил редко приглашал гостей к себе домой, хотя я и понимал, что он осознает, что его врагам известно, где он живет.

Его квартира, расположенная на первом этаже в высотном здании на юге Москвы, производила хорошее впечатление, хотя и была обставлена по-спартански. Трепашкин показал мне свое жилье и я отметил, что единственным местом, где наблюдался некоторый беспорядок, была маленькая комната забитая бумагами — переоборудованный под офис встроенный шкаф. Одна из его дочерей была дома во время моего визита, она принесла нам чай, когда мы расположились в гостиной.

 

Смущенно улыбаясь, Трепашкин рассказал, что существует еще одна причина, по которой он редко приглашает гостей, связанных с работой — его жена. «Она хочет, чтобы я не занимался больше политикой, но поскольку ее сейчас нет дома … «. Его улыбка угасла. «Это из-за обысков, конечно. Однажды они вломились в квартиру, — он машет рукой по направлению к входной двери, — с оружием, выкрикивая приказы; дети были очень напуганы. На жену это сильно тогда подействовало, она все время боится, что это случится опять».

Первый из этих обысков случился в январе 2002-го года. Одним поздним вечером группа агентов ФСБ вторглась в квартиру и перевернула все вверх дном. Трепашкин утверждает, что они ничего не нашли, но смогли подбросить достаточно улик — секретных документов и боевых патронов, чтобы прокуратура смогла возбудить против него уголовное дело по трем пунктам обвинения.

 

«Это был сигнал, что меня взяли на карандаш, — говорит Трепашкин, — что если я не одумаюсь, за меня возьмутся всерьез».

Трепашкин догадывался, чем было вызвано такое внимание со стороны ФСБ — за несколько дней до обыска он начал получать звонки от человека, которого путинский режим считал одним из главных предателей — Александра Литвиненко.

 

Подполковник Литвиненко быстро оказался в опале. После пресс-конференции в 1998-м, на которой он обвинил УРПО в подготовке убийств, он провел девять месяцев в тюрьме по обвинении в «превышении полномочий», после чего был вынужден покинуть страну, в то время как прокуратура готовила против него новые обвинения. Литвиненко и его семья при поддержке олигарха-изгнанника Березовского, осели в Англии, где Александр начал совместную с Борисом кампанию по разоблачению того, что они называли преступлениями путинского режима. Основным фокусом кампании было расследование фактов о серии взрывов в жилых домах.

Поэтому Литвиненко ему и звонил, обяснил Трепашкин. Литвиненко по понятным причинам не мог приехать на родину, и им был нужен кто-то, кто смог бы провести расследование в России.

Легко это было только на словах, поскольку к 2002-му году Россия сильно изменилась. За два года нахождения Путина у власти независимые СМИ практически прекратили свое существование, а политическая оппозиция была маргинализирована до такой степени, что не играла никакой роли.

 

Одним из индикаторов этих изменений стал пересмотр всех аспектов самого слабого дела ФСБ — дела об «учениях» в Рязани. К 2002-му году руководитель рязанского ФСБ, возглавивший охоту за «террористами» официально поддерживал версию об учениях. Местный специалист-взрывотехник, утверждавший перед телекамерами, что в рязанских мешках была взрывчатка, внезапно замолчал и исчез из поля зрения. Даже некоторые жильцы дома 14/16 на улице Новосёлов, снявшиеся в документальном фильм через 6 месяцев после событий и отчаянно протестовавшие против официальной версии, сейчас отказываются с кем-либо беседовать, ограничиваясь заявлениями, что, возможно, они ошибались.

«Я сказал Литвиненко, что смогу помочь в расследовании только в том случае, если буду привлечен к делу официально, — объясил мне Трепашкин, сидя в своей гостиной. — Если я начну разбираться самостоятельно, то власти моментально выступят против меня».

Официальная роль для Трепашкина была организована в ходе встречи, организованной Березовским в его лондонском офисе, в начале марта 2002-го года. Один из присутствовавших на встрече, член Госдумы Сергей Юшенков, согласился организовать специальную комиссию по расследованию обстоятельств взрывов, Трепашкин был приглашен в эту комиссию в качестве одного из расследователей. На встрече присутствовала Татьяна Морозова, 35-летняя российская эмигрантка, проживающая в Милуоки. Мать Татьяны была в числе погибших во время взрыва на улице Гурьянова — согласно российскому законодательству это давало ей право доступа к официальным записям о ходе расследования. Поскольку Трепашкин получил незадолго до этого лицензию адвоката, Морозова должна была назначить его своим поверенным и послать запрос в суд с просьбой предоставить доступ к материалам дела о взрыве.

«Я согласился с обоими предложениями, — сказал мне Трепашкин,- но оставался вопрос, с чего начать. Многим отчетам нельзя было доверять, многие люди изменили первоначальные показания, так что я решил обратиться к вещественным уликам».

 

Легко сказать, трудно сделать. Реакция властей на взрывы отличилась излишней поспешностью, с которой зачищалось место теракта. Американцы копались в руинах Всемирного торгового центра в течение шести месяцев после его падения, рассматривая эту площадку как место преступления. Российские власти разгребли завалы на месте взрыва на улице Гурьянова уже через несколько дней, а все обломки были отправлены на городскую свалку. Какие бы улики не оставались — а было неясно, существовавли ли они в природе — все они предположительно находились на складах ФСБ.

 

 

Скотт Андерсон